Он пнул комок пыли, лежащий около ржавеющих ворот старой железнодорожной станции, раскашлялся и пожалел, что он это сделал.

Улицы, по которой шел Роуни, не была прямой. Он шел мимо домов, построенных друг у друга на крышах, новые дома и комнаты пристраивались к ним на сваях или выстреливали в стороны, удерживаясь на одном месте толстыми цепями. Жестяные, соломенные и деревянные крыши клонились друг к другу через его голову, почти соприкасаясь где-то посередине дороги.

Роуни не был высок, но прохожие давали ему пройти. Люди всегда давали пройти Башкиным внукам.

Он подошел к мосту Скрипачей.

По обе стороны от входа стояло по скрипачу. Они как будто сошлись в музыкальной дуэли. Перед каждым из них лежала шляпа, и обе шляпы были до половины наполнены монетами.

Роуни подобрал с земли камешек, как он всегда делал, проходя по этому мосту. Камешек был серым, а посередине его пересекала оранжевая линия. Роуни пронес его через вход, мимо перекрестного огня музыки, и на мост.

Мост Скрипачей был широким и достаточно длинным, чтобы в туманный день конец его терялся в тумане. Его центральную улицу мостили несколько раз старым камнем и новым железом. По обе стороны стояли магазинчики и жилые дома, разделенные переулками, выходящими на реку Зомбей.

Роуни прошел мимо нескольких разных музыкантов и мимо пустых шляп, занимавших места еще не пришедших музыкантов. Он прошел мимо куч лошадиного навоза, коровьего навоза и какого-то другого навоза, насчет которого он не мог ничего сказать, но запах был не таким ужасным, как на южнобережных дорогах. Ветер, гуляющий над рекой, очищал воздух на мосту. Роуни убедился, что его куртка не попала ни в одну кучку.

Навстречу Роуни промаршировали несколько стражников во главе с капитаном. Роуни сразу понял, что капитан стражи решил его не замечать, но все равно помедлил, прежде чем отойти в сторону. Он знал, что они не могут задержать его, пока он на мосту. Мост скрипачей был святыней. На нем никого никогда не арестовывали. Роуни предположил, что большая часть стоящих здесь домов принадлежит контрабандистам и прочим людям, не могущим безнаказанно ступить и шагу по городу.

Капитан стражи попытался одновременно злобно поглядеть на Роуни и проигнорировать его. Его взгляд впечатлял. У всех стражников были механические ноги, у кое-кого — механические руки, но только у капитана были глаза, сделанные из крошечных стеклянных шестеренок с радужками из темного стекла. Радужки имели форму шестеренок. Они медленно поворачивались в глазных яблоках.

Они маршировали, и ботинки стучали по мостовой через равные промежутки времени. Стражники всегда маршировали. Из ноги были сделаны таким образом, что им не предоставлялось иного выбора, кроме как маршировать.

— Пусть у вас отвалялся ноги, — прошептал Роуни им в спины, как только все они прошли. — Пусть ваше дыхание пахнет, как голубиные перья. — Он пытался придать словам силу, чтобы они стали настоящими проклятиями и пристали к ним. Если бы он только мог лучше проклинать! Конечно, Башка знала отличные проклятия, но она делилась своими секретами только с Вэсс.

В самом центре моста стояла Часовая башня Зомбея. На циферблате солнце из цветного стекла карабкалось на небо из цветного стекла, высоко над мозаикой города. Циферблат ярко сверкал, отражая солнце. Когда настоящее солнце зайдет, стеклянное солнце в часах закатится за стеклянный горизонт. Потом, ночью, за циферблатом зажгутся фонарики и осветят крошеную пробирающуюся на небо стеклянную луну.

Весь Зомбей гордился этими часами, хотя, по слухам, в башне обитал дух мастера-часовика. Главные ворота башни были заперты, задвинуты засовом и увешаны цепями. Внутрь никто никогда не входил.

Около дверей башни спиной к дороге стояла Вэсс с заклинала колдовской мешочек Башки. Роуни не мешал ей, хотя и не понимал, зачем привязывать дар гостеприимства с Часовой башне. В Часовой башне никто не жил.

Он продолжил путь к определенному участку низкой каменной стены, и там он обнаружил Щетинку и Кляксуса. При них был ящик яиц. Они сидели точно там, откуда Роуни всегда кидал камешки. Роуни не хотел, чтобы они оказались здесь, но они здесь были.

Они увидели его. Кляксус взял из ящика яйцо и предложил ему. Роуни протянул руку, потому что был голоден, хотя и знал, что Кляксус ни с кем ничем не делился.

Кляксус отвел руку и швырнул яйцо в реку.

Роуни вскрикнул.

Щетинка стукнул Кляксуса по лбу:

— Не бросайся едой. Никогда. — Он поглядел на Роуни. Роуни понадеялся, что он предложит ему другое яйцо, но этого не случилось. — Ты заводил ее колено? — спросил Щетинка. Роуни начал отвечать, но Кляксус заговорил одновременно с ним. У Кляксуса были большие, круглые, оттопыренные уши, но он редко их использовал.

— Ты упустил гоблинов, — сказал Кляксус.

— Каких еще гоблинов? — спросил Роуни.

— Которые приехали в фургоне, — сказал Щетинка.

— У одной из них были длинные, торчащие изо рта железные зубы, — сказал Кляксус.

— Не было, — сказал Щетинка.

— Были. Я кинул в нее яйцо.

— Она поймала яйцо и кинула его тебе. И это были не металлические зубы, а гвозди. Она использовала один из них, чтобы повесить вывеску.

— Неправда.

— Правда. Она просто держала гвозди во рту, чтобы освободить обе руки.

— Может быть, они используют металлические зубы вместо гвоздей, — сказал Кляксус. — Может быть, они отращивают их еще быстрее, чем выдирают.

— Ты зануда! — сказал Щетинка.

— Что было на вывеске? — спросил Роуни, но не получил ответа. Возможно, они и не знали.

— Вэсс уже должна бы закончить с дверью, — сказал Щетинка, меняя тему. Но Роуни не хотел менять тему.

— Я не знал, что гоблины могут выходить при свете дня, — сказал Роуни.

— Иначе им пришлось бы много двигаться, — сказал Кляксус. — Ни у кого из гоблинов нет дома. Поэтому они живут в фургонах. Солнце находит их и сжигает любое здание, где они пробыли больше, чем день и ночь. Поэтому они никогда не становятся ювелирами, а только кузнецами, потому что золото — это солнечный металл. А железо сжигает их поэтому приходится довольствоваться жестью.

— Лгунишка, — сказал Щетинка. — Они не работают с железом, потому что оно слишком тяжелое и твердое. С жестью просто проще обращаться.

— А еще они воришки, — сказал Кляксус, как будто с ним только что согласились.

— Это понятно, — сказал Щетинка.

— А что они крадут? — спросил Роуни.

— Все, — сказал Кляксус.

— Младших детей в каждой семье, — добавил Щетинка. — Поэтому Башка посылает с дырявыми жестяными банками только старших. Никто не посылает маленьких детей к фургонам, если, конечно, не хочет от них избавиться. — Он прыснул, и фырканье раздалось у него из носа, а не изо рта.

— Врунишка, — сказал Роуни.

— Это правда, — сказал Кляксус. — И они едят украденных детей.

Он запел песенку о воришках-гоблинах. Роуни отвернулся и поглядел на камешек в своей руке:

— Привет, — прошептал он так тихо, чтобы остальные его не услышали, и бросил его изо всех сил. Камень слегка плюхнул по поверхности реки, но вода осталась спокойной.

Щетинка перестал петь и щелкнул Роуни по голове:

— Не привлекай внимания реки, — сказал он. — По твою душу придет наводнение.

Роуни потер голову рукой. Он не обернулся. Он наблюдал за рекой. Она была широкой и полноводной, и Роуни не мог долго на нее смотреть. Слишком много надо было увидеть. Он смотрел, пока не был вынужден отвернуться, и перевел взгляд на обрывистые склоны по обе стороны реки, а потом — на камни перед собой.

У Роуни был брат, который был старше всех обитателей Башкиной лачуги, настоящий родной брат. Они были похожи, у обоих были темные глаза — глаза, сквозь которые было сложно увидеть душу. Все называли братьев Роуэн и Маленький Роуэн. Со временем «Маленький Роуэн» сократился до «Роуни». У Роуни никогда не было собственного имени. Их мать утонула, прежде чем могла ему его дать.

А еще он не знал своего возраста. Вэсс говорила, что Роуни восемь лет. Она помнила все дни рождения, но не всегда говорила о них правду, и Роуни подозревал, что тут-то она наверняка соврала. Он был уверен, что ему ближе к десяти.