— Возможно, — сказал он вслух, не в силах избавиться от подозрений. Жизнь с Грабой и ее внуками научила его чуять неладное, когда кто-то предлагал ему в точности то, чего он хотел. — Могу я сначала досмотреть пьесу?

— Конечно, — сказала Семела.

Роуни допил чай и поставил кружку на землю. Семела указала ему на заднюю часть фургона. Роуни наполовину прошел, наполовину прополз под сценой. Он вылез между краем ткани и колесом вагона.

Он слышал доносящиеся с крыши фургона звуки скрипки и флейты… и пение, прекрасное пение. Он остановился, прислушался и принялся гадать, что ему делать.

Решать ему не пришлось. Металл лязгнул по металлу. Когти из дерева и металла сомкнулись вокруг него сзади.

— Где мое машинное масло, карлик? — прошипела Башка Роуни в ухо.

Она подняла его птичьей ногой, как будто он весил меньше пыли, имени или клочка бумаги. Потом она обхватила его руками за пояс и двинулась широкими шагами прочь.

Роуни начал извиваться. Башка схватила его покрепче и принюхалась:

— Ты неправильно пахнешь, — сказала Башка. — Ты пахнешь жестью и воровством. Ты пахнешь неопределенностью. Семела поила тебя изменяющим зельем?

— Нет, Башка, — попытался он сказать, но не смог. Она держала его слишком крепко, и он мог только часто дышать.

Башка быстро прошла по траве до самой дороги. Роуни яростно пытался найти способ убежать или оправдаться. Он думал, думал и думал и получал в ответ ничего, ничего и ничего.

Они прошли мимо статуи лорд-мэра. Башка плюнула ему под ноги. Они пересекли мост Скрипачей и прошли у подножья Часовой башни. Башка плюнула на землю перед башней.

Башка зашагала по Южному берегу. Они прошли сквозь грязные развалины гипсовых стен. Здесь старые здания уже разрушились, а новые еще не выросли на их месте и могли уже никогда не вырасти. Ночные птицы рылись в грязи. Два павлина спали на кирпичной печной трубе, стоявшей отдельно, без стен.

— Давным-давно это был дом, — сказала, проходя, Башка. — Он был моим. Все места, где я ставлю хижину, мои, хотя я им никогда не принадлежала.

Роуни ничего не сказал. Он мог только дышать.

Наконец Башка остановилась перед своей собственной лачугой. Вэсс и Щетинка высунулись из окна, служившего им единственной дверью. Роуни ожидал, что они будут злорадно на него смотреть. Он ожидал, что они будут потирать руки. Кто-то попал в неприятности, и это были не они.

Они не злорадствовали и не потирали руки. Они выглядели испуганно.

До этого момента Роуни был удивлен, ошеломлен и испуган тем, что могло произойти дальше. Теперь он чувствовал ужас, пробирающий до самых костей. Теперь он понимал, что Башку расстроила совсем не потеря двух медяков.

Башка никогда бы не пролезла сквозь маленькое окно-дверь. Вместо этого она залезла на крышу, упираясь ногами в стены двух зданий. Она добралась до крыши и подняла ее, как крышку коробки. Она влезла внутрь и швырнула Роуни в дальний угол своего чердака.

Крыша закрылась за ними. Птицы закричали и захлопали крыльями. Башка уселась на свой стул. Она поглядела на Роуни выцветшими глазами:

— Ты ел то, что она дала тебе? — прошептала она. — Ты пил то, что она тебе предложила?

Роуни встретил ее взгляд и ничего не сказал. Ему нужно было знать, какие неприятности его ждали, и он не знал этого.

— Я могу сжечь тебя, — сказала Башка. Она сказала это почти добрым голосом. — Я могу прямо сейчас выжечь из тебя дары гоблинов. Я должна сделать это, прежде чем ты начнешь меняться и становиться одним из них, как она. Я должна выжечь все, что она тебе дала.

Она зажгла железную печь, взяла из высокого стеллажа ступку и пестик и принялась размалывать в пыль сушеные листья. Она тихо произносила себе под нос заклятия.

Она не спускала глаз с Роуни, и Роуни не спускал глаз с нее. Единственным источником света в комнате была дверца печи.

Башка отложила пестик. Она взяла в одну руку щепотку порошка, а в другую — голубя, сидевшего на стропилах. Голубь ухватился за один из Башкиных пальцев тонкими птичьими лапками. Она тихо спела ему и осыпала его порошком. Птица в ее руке загорелась. Она вскрикнула. Ее горящие перья пахли резко и горько.

Башка держала огонь между собой и Роуни. Она смотрела на Роуни сквозь него. Она пела заклятия, и песня делала ее слова сильнее, действеннее, ближе к миру твердых вещей:

— Голосом и огнем. Кровью и огнем. Мой дом тебя не узнает. Мой дом не знает измененных. Огонь отошлет тебя прочь, и Роуэн заменит тебя. Носящий маски Роуэн был слишком стар для изменения. — Она наклонилась поближе и продолжила петь: — Если ты пришел из могилы, вернись в могилу. Если ты пришел из реки, наводнение возьмет тебя. Если ты пришел от горных демонов, если ты сам из горных демонов, иди назад к воротам, что ведут в их земли. Я проклинаю тебя силами всех стихий.

— Башка? — окликнул Роуни и стал придумывать другие слова, чтобы она всего лишь злилась на него.

Коготь Башки поймал и поднял его, извивающегося, за шиворот. Она поднесла его поближе к пламени в ее руке. Она не спускала глаз с лица Роуни, читая заклятия. Ее голос перешел в рычание:

— Семела не изменит тебя. Ее магия убежит, воя, ее слова потеряют смысл, ее песни потеряют рифму. Спрятанное ей будет найдено, показанное ей будет скрыто. Она не сможет забрать у меня. Ее труды пропадут радом. — Огонь вырвался из ее руки, и Роуни почувствовал, как он опаляет его волосы.

Он перестал извиваться, закрыл глаза и потянулся к ключу на колене Башки. Он вытащил его и повернул не в ту сторону. Струны в Башкиной ноге расслабились, и она уронила Роуни на подоконник.

Окно было открыто. Роуни прыгнул. Он не мог посмотреть, куда прыгает. Его нога зацепилась за подоконник, и он перевернулся. Он упал спиной вперед.

Башка швырнула ему вслед горящую птицу. Жирный огненный шар ярко светил в ночном небе. Роуни наблюдал за его падением.

Картина VI

Роуни приземлился на толстый комок пыли и соскользнул с него. Пыльная рыба запрыгнула к нему в волосы, снова выпрыгнула и поплыла прочь по своим пыльным делам. Огонь, плохо пахнущий и имеющий форму птицы, приземлился на ком пыли позади него и зашипел, тлея.

Роуни лежал и восстанавливал дыхание. Он изо всех думал о том, чтобы подняться и уйти подальше от горящей птицы и гнева Башки. Он думал об этом, но не двигался. Приземление вышибло из него дух, и он не был уверен, что сможет вернуть его обратно.

Он посмотрел наверх, ожидая увидеть еще одну горящую птицу, или живую и более крупную, собравшуюся выклевать ему глаза, или другой коготь Башки, все еще заведенный и способный высунуться из окна и схватить его. Он ничего из этого не увидел, поэтому просто лежал и пытался понять, не сломал ли он себе чего-нибудь.

Его руки, ноги и голова от удара болели во всех местах, но крови не было, и он не слышал хруста костей. Роуни попытался пошевелить ногами и обнаружил, что все еще может это делать. Он медленно поднялся на ноги.

Щетинка вылез из окна первого этажа. Он уставился на Роуни. В его руке была ручка от метлы. Он выглядел изумленным и все еще напуганным, но держал палку так же, как всегда это делал, когда рассказывал о Пиратском короле. Кляксус и Жирный вылезли из окна следом за ним.

Роуни мог быть младшим и самым маленьким изо всех домочадцев Башки, но не он пришел сюда последним. Он помнил, как Жирный впервые стоял перед Башкой на ее чердаке. Она пометила его лицо пеплом и слюной. Она пометила его, как свою собственность. Роуни не знал, откуда родом Жирный. Может быть, он был одним из южнобережных детей пыли, которым некуда было идти и которые находили какой-то хулиганский шик в том, чтобы жить с Башкой и выполнять Башкины поручения. Может быть, Башка сделала его из птиц — возможно, из голубей. Голуби были жирными.

Горящий голубь превратился в кучку золы под ногами Роуни.

Щетинка приблизился и занес над головой свою метлу, но Роуни больше не хотел, чтобы его ударяли под колени ржавыми мечами, как и любым другим оружием. Ему больше нравилась другая роль. Щетинка был гораздо выше, но Роуни был великаном. Он повел себя, как великан. Он пошел прямо на Щетинку и взял у него из рук метлу, как сделал бы великан.